Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
– Вы так считаете? – прервала его вдруг Зиска, улыбаясь несколько прохладной улыбкой.
– Считаю, честно говоря. Если бы я жил на заре цивилизации, когда мужчины могли позволить себе иметь столько женщин, сколько могли обеспечить, то я бы милосердно убивал каждую сладкую фаворитку, как только её красота начинала бы увядать. Прекрасная женщина, погибшая в расцвете своей юности, – какой прелестный предмет для размышлений! Сколько пищи он предлагает для поэтических фантазий и милых посмертных баллад! Но женщина состарившаяся, которая уже пережила все страсти и представляет собой просто комок жира или мумию из кожи да костей, – что может предложить её существование поэзии? Как может она воззвать к искусству или чувствам? Она сама себе противна и как бельмо на глазу для остальных. Да, принцесса, поверьте мне, что вначале Любовь, а затем Смерть – лучшие друзья женщины.
– Вы верите в Смерть? – спросила принцесса, пристально глядя на него.
– Это единственная вещь, в которую я верю, – легкомысленно отвечал он. – Это тот самый факт, что выдержит проверку, но не опровержение. Могу я просить вас повернуть голову немного влево – вот так! Да, так и будет; если мне удастся ухватить вот этот взгляд ваших глаз, что сияет прямо сейчас, – взгляд напряжённый, пылающий, жадный и жестокий, который так очарователен, – то я буду вполне удовлетворён.
Он уселся напротив неё и, опустив палитру, поднял холст и, установив на колене, набросал первые грубые штрихи своего эскиза древесным углём. Она тем временем молча возлежала на взбитых подушках янтарного сатина.
– Вы не тщеславная женщина, – заметил он, – иначе обиделись бы на моё описание вашего взгляда. «Жадный и жестокий» – не самое приятное выражение, большинство представительниц вашего пола не восприняли бы его в качестве комплимента. И всё же с вашей точки зрения это величайшая лесть с моей стороны, поскольку я обожаю глаза диких животных, а у вас как раз прекрасные глаза лесного зверя – diableresse charmante comme vous etes!32 Интересно, что придаёт вам такую жадную любовь к мести?
Он поднял взгляд и увидел, как её глаза засверкали и сузились к уголкам, словно глаза злобной змеи.
– Если у меня возникает подобное чувство, – медленно отвечала она, – то это, вероятно, наследственное.
– Ах! Ваши родители были, возможно, варварами в их понятиях о любви и ненависти? – спросил он, лениво работая над своим угольным наброском с возрастающим восхищением от полученного результата.
– Мои родители происходят из рода королей! – ответила она. – Все мои предки были благородными и имели характер, неведомый сегодняшним людям. Они негодовали на зло, они наказывали ложь и предательство, и они забирали жизнь за жизнь. Ваше поколение терпит любой известный грех, улыбаясь и пожимая плечами, вы уже подошли к закату вашей цивилизации, докатились даже до отрицания Бога и будущей жизни.
– Это ещё не конец нашей цивилизации, принцесса, – сказал Джервес, напряжённо работая, сосредоточив взгляд на холсте во время речи. – Это триумфальная вершина, слава, кульминация всего, что есть великого и высшего в человечестве. Во Франции человек теперь считает себя самого единственным богом; Англия – ладно, медленно плетущаяся Англия, – догоняет Францию в развитии постепенно, и мне радостно видеть, что стало возможным существование такой газеты, как «Агностик» в Лондоне. Только вчера этот замечательный журнал расценивали, как потенциальное пособие для обучения чтению обезьян, и остроумный писатель под псевдонимом «Саладин» очень кстати заметил, «что в случае, если обезьяны научатся читать Новый Завет, они всё равно останутся обезьянами; фактически, они просто станут величайшими обезьянами в истории». Тот факт, что подобное выражение прошло цензуру в некогда благочестивом Лондоне, есть прекрасный символ времени и нашего приближения к Веку чистого Разума. С именем Христа больше никто не считается.
Мёртвая тишина последовала за этими словами, и особенная неподвижность и тяжесть воздуха накрыла его смутной тревогой. Он поднял глаза – принцесса Зиска прямо встретила его взгляд, но было нечто в её виде, что пробудило в нём удивление и неясное предчувствие ужаса. Нежный розовый оттенок её щёк уступил место пепельной бледности, её губы были плотно сжаты, а глаза будто излучали такой живой и злобный блеск, которому позавидовала бы и сама Медуза Горгона.
– А всегда ли вы старались считаться с этим именем? – спросила она.
– Никогда, – ответил он, выдавливая улыбку и внутренне борясь с необъяснимо нараставшим потоком эмоций.
Она медленно продолжила:
– По моей вере, – а у меня есть вера, – те, кто никогда не принимали Святого имени Христа в своё сердце в качестве символа утешения и помощи в жизни, совершенно потерянные в вихре сомнений люди, мечутся из стороны в сторону в волнах могущественных сил и навечно обречены на преследование призраками их собственных злых дел. Пока они не познают и не примут истины их чудесного Искупления, они – добыча злых духов, которые искушают и уводят их всё дальше в глубины зла. Но когда Великое Имя Его, умершего на кресте, признаётся, тогда оно становится той преобразующей силой, что обращает зло в добро и порой созидает ангелов из злодеев. Однако для зачерствевшего подонка и неверующего достаточно и древнего закона.
Джервес прервал быстрые движения своим «фуксином» и поглядел на неё с любопытством.
– Какие древние законы? – спросил он.
– Суровая справедливость без милосердия! – ответила она, а затем прибавила более простым тоном: – Вы уже закончили свой предварительный набросок?
В ответ он развернул холст к ней, продемонстрировав голову и профиль, смело представленный в чёрно-белом. Она улыбнулась.
– Это остроумно, но это не я, – сказала она. – Когда вы добавите цвета, то обнаружите, что эта картина не имеет ничего общего со мной.
Он покраснел от чувства уязвлённого самолюбия.
– Пардон, мадам! Я не новичок в искусстве живописи, – сказал он, – и сколько бы ваши чары не кружили мне голову и не захватывали в ловушку, они не лишают ни моего ума, ни руки умения совершено отображать их на холсте. Я люблю вас до безумия, но моя страсть не помешает мне сделать из вашего портрета шедевр.
Она рассмеялась.
– Что вы за эгоист, монсеньор Джервес! – сказала она. – Даже в вашей мнимой страсти ко мне вы ставите себя на первый план, а я следую после!
– Естественно! – ответил он. – Мужчина всегда должен стоять на первом месте по праву природного сотворения. Когда он позволяет себе играть вторую роль – он просто глупец!
– А когда он глупец, – а так бывает нередко, – то он первый из глупцов! – сказала принцесса. – Ни одна обезьяна, ни один бабуин, свисающий с дерева на хвосте, не смотрится таким глупцом, как глупец-мужчина. Поскольку глупец-мужчина имел все возможности для образования и учёбы; эта огромная вселенная, с её ежедневными уроками естественного и сверхъестественного, есть его учебник, открытый для чтения, и когда он его не читает и не ценит и, более того, когда он вовсе отрицает самого его Автора, тогда нет второго, подобного ему глупца во всём творении. Ведь глупая обезьяна по крайней мере признаёт, что где-то может быть и более сильный зверь, – создание, которое может вдруг напасть на неё и покончить с её радостями висения на хвосте на дереве и устроить хаос посреди её поедания фруктов и болтовни, в то время как человек думает, что нет в мире ничего выше него самого.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
